Курт Клаузевиц, худощавый инженер с неизменной портфельной сумкой из потёртой кожи, каждое утро задерживался у киоска на Литейном проспекте, покупая пачку «Беломора» и газету «Правда». В обеденный перерыв в столовой завода «Красный Октябрь» его коллега, Мария Семёнова, с сигаретным пеплом на манжете, прошептала: *«В третьем цеху станки считают не те детали. Проверь схему 12-Б — там отметины, как
Электрик Николай Чудинов крутит провода в панельных пятиэтажках провинциального городка, но чаще его видят в коридорах общежития или у буфета завода «Красный металлист». В потрёпанном рюкзаке у него neben бокорезов и изоленты — флакон одеколона «Саша» и засаленная пачка «Беломора». «Ты ж женат!» — шипит соседка Катя, заставшая его в квартире медсестры Людмилы. «Люда телевизор чинить позвала», —
Азиз, худощавый дед в выцветшем халате, каждое утро проверял, не скрипят ли колеса арыка возле его дувала. Салима, внучка, таскала воду в медном кувшине, споря с соседкой Зухрой о том, чей кизяк быстрее высохнет под солнцем. "Пока коровы жуют полынь, мы тут языками мелем", — ворчала Зухра, поправляя платок. В полдень, под разлапистой чинарой, Азиз разминал в ладонях кусок халвы:
В Ленинграде медсестра Лидия Семёнова, протирая запотевшие очки куском марли, считала пустые койки в подвале госпиталя. В углу дымила коптилка из гильзы — вместо керосина использовали ворвань. "Завтра привезут хлеб по новым нормам", — сказала санитарка Маша, разворачивая свёрток с замерзшей картошкой. Лидия молча поправила бинт на руке раненого лейтенанта, чей китель пах махоркой и
Матиуш, десятилетний мальчик в бархатном камзоле, с трудом удерживал тяжелую корону — она сползала на лоб, когда он поднимался по мраморной лестнице дворца. В Тронном зале министры, переминаясь, обсуждали нового короля: "Ребенок в шелковых штанах будет указывать, где рыть колодцы?" Матиуш, услышав шепот, резко обернулся, чуть не уронив скипетр. На следующий день он приказал открыть
В маленькой деревне под Минском, в старом доме с покосившимися ставнями, живет девятилетний Юрка. Его отец, Степан, целыми днями чинит трактора в колхозном гараже, ворча на ржавые болты: "Опять эти шайтаны прикипели, как совесть у взяточника". Мать, Ольга, учит детей в школе, где вместо мела используют разведенную глину. Однажды Юрка находит в овраге ржавый снаряд — начинает таскать
В прифронтовом городе Гродно осенью 1942 года группа подпольщиков во главе с инженером Сергеем Ковалём печатает листовки в подвале заброшенной мельницы. Коваль, пряча под пальто кислотные ожоги от сломанного мимеографа, передаёт связной Ольге Мироновой свёрток с газетами: «Через два часа у трактира. Если не я — сожги конверт с зелёной полосой». Ольга, делая вид, что чинит велосипед у вокзала,
Сергей, фронтовой кинооператор в рваной шинели, пробирался через развалины Кёнигсберга. В кадр попадали обугленные трамвайные рельсы, немецкий мальчик, ковыряющийся в пепле консервной банкой, старуха в платке, выменивающая у солдат пачку папирос на фамильную брошь. В полуразрушенной кирхе, где разместили полевой госпиталь, медсестра Лида, стирая окровавленные бинты в жестяном тазу, кричала ему:
Иван, рыжий парнишка в выгоревшей рубахе, тащит Марысю через огороды к лесной тропе. Бабка Марыси еще с утра ворчала, завязывая в платок вареники: «Не ходите к ручью за соснами — там Рюбецаль кости моет». В рюкзаке у девочки — мешочек с крупной солью и гребень из вишневого дерева, подарок матери. «Страшно?» — Иван ломает ольховую ветку, проверяя на прочность. «Нет», — врет Марыся, поправляя
Каспар, худощавый мальчишка в поношенной куртке, каждое утро бежит мимо гаражей на улице Гагарина, чтобы успеть к первому звонку в школу №17. В кармане у него — обрывок карты, найденной возле старого элеватора, где местные ребята гоняют мяч. После уроков он тайком пробирается в подвал дома №6, освещая путь керосиновой лампой: там, под грудой ящиков с гвоздями, спрятан разобранный радиоприемник
Виола, выбравшаяся на берег после шторма, обрезает волосы ножом моряка и перешивает платье в камзол. Под именем Цезарио она устраивается слугой к герцогу Орсино, который целыми днями диктует ей письма для графини Оливии. «Передай, что ее отказ иссушил мою душу, как реку в августе», — бормочет Орсино, развалившись на кушетке с виноградной гроздью в руке. Виола, поправляя слишком свободные штаны,
Сергей, в рваной телогрейке, спотыкается о корни лиственницы, сжимая самодельный нож. Игорь, с обмороженными щеками, шепчет: *«До Транссиба восемь километров — если не съедят волки»*. За плечами — брошенный лагерь №17 под Томском: ржавые бараки, где они три месяца рыли траншеи для секретного кабеля. В рюкзаке — три банки тушёнки «Арктика», спички в промасленном пакете и компас с треснутым