Витя, закутанный в рваный шарф, прислонился к кирпичной стене заброшенного цеха, считая до ста. Его варежка с дыркой на большом пальце скрипела по снегу, пока он прикрывал глаза. Лида, спотыкаясь о ржавые трубы, залезла под конвейерную ленту, вцепившись в телефон с треснутым экраном — мать десять раз звонила, но девочка сбросила вызов. "Девяносто восемь, сто! Иду!" — крикнул Витя, а
Сергей, слесарь с завода «Прогресс» в Нижнем Тагиле, замечает в расчётке пропуск двух смен. «Алексей Петрович, я в четверг пресс чинил, это как недоработка?» — тычет пальцем в бумагу. Начальник цеха отворачивается к окну с треснувшей рамой: «По штатному расписанию тебя там не было. Иди оформляй объяснительную». Дома Ольга, его жена, листает квитанции за свет — в углу каждой печать ООО «Северный
Максим, в засаленном фартуке с пятнами шоколада, каждое утро замешивал тесто в провинциальной пекарне. Его отец, Николай Иванович, ворчал: *«Опять розы из мастики лепишь? Людям хлеб нужен, а не твои игрушки»*. После похорон отца Максим нашел в старом сундуке блокнот с рецептом медовика, обернутый в газету 1972 года. Сел на автобус до Москвы, прижав к груди жестяную коробку с венчиками и корицей в
Александр Шепс, засунув руки в карманы кожанки, бродил по окраине деревни под Новосибирском. Местный тракторист, Василий, в замасленной куртке, показывал на покосившийся сарай: «Там она последний раз кота кормила». Шепс достал из кармана смятый снимок девушки, провел пальцем по краю — «Холодно здесь, да?» Василий закурил, кивнул: «После полуночи вой какой-то слышал». Экстрасенс разбросал по земле
Александр, музыкант из Питера, прилетает в Танзанию после письма от полузабытого отца-врача, который исчез пять лет назад. В аэропорту Дар-эс-Салама его встречает Джамал — местный гид в выцветшей футболке с надписью «Спартак». «Твой бабай работал тут, возле озера Маньяра, — говорит Джамал, разминая в пальцах смятый конверт. — Но клиника сгорела. Огонь, знаешь ли, быстрый гость». По дороге
Джейк Морроу, коренастый мужчина в засаленной кожаной куртке, копался в ящиках на заброшенном складе в районе Монреаля, где даже фонари на улицах мигали через раз. Его сестра Лина, в зеленой парке с оторванным капюшоном, щелкнула фонариком по ржавой трубе: «Тут воняет крысиным дерьмом, а не антиквариатом». Джейк выдернул из-под облупившейся краски немецкий парабеллум 1938 года, обтер рукавом:
Игорь Рогов приезжает в Москву из Уфы, селится в общаге завода «Красный пролетарий» — комната 317, раскладушка у окна с видом на ржавый гараж. На третий день теряет сумку с документами в переполненной маршрутке №310, спорит с водителем: «Вы же видели, я на остановке оставил!» — «Сам дурак, бумажник в трусы засунь в следующий раз». Ищет работу через доску объявлений у метро «Авиамоторная» — звонит
Елена врывается в кафе на окраине Нижнего Новгорода, пахнет пережаренным маслом и хлоркой. На столе — липкая салфетница, в углу мусорный мешок с очистками. «Сколько раз морозили эти пельмени?» — тычет пальцем в полупустой холодильник, пока оператор снимает пятна плесени на потолке. Повар Вадим, в засаленном фартуке, мнётся: «Да мы вчера только…». Елена перебивает: «По СанПиНу сырая рыба не должна
Кирилл споткнулся о ржавую бочку у въезда в Горелово — деревню, где последний дом с покосившимися ставнями ещё пахнет дымом. Он разбил лагерь в избе с провалившимся полом, нашёл мешок мёрзлой картошки под печкой-буржуйкой. Через три дня к нему прибилась Аня: девчонка в мужском телогрееке, с обмотками вместо варежек. «Думаешь, спички сами зажгутся?» — бросила она, когда он пытался разжечь костёр
В промзоне за МКАДом, в студии с вечно запотевшими окнами, собрали тридцать ребят от Калининграда до Владивостока. Лера из Новосибирска, с розовыми накладными косами, спорила с москвичом Гришей насчет аранжировки кавер-версии «Кукушки»: «Ты че, там же синты нужны, а не твоя гитара с царапиной!» В углу Машка, бывшая официантка из Перми, тихо репетировала степ, пока её кроссовки скрипели по
Виктор, водитель ржавого «КАМАЗа» с отваливающейся ручкой двери, заметил в сугробе у проходной завода черный камень с зернистой поверхностью. Температура опустилась до -20, пальцы примерзли к рулю, когда он звонил Семёну, своему соседу-астроному: «Слушай, тут хрень какая-то… Словно уголь, но тяжёлая». Семён, в стоптанных тапках и растянутой кофте, прибежал через час с лупой и портативным
Лиза разносила кофе в кафе на Невском, заворачивая в шарф с выцветшей клеткой. В перерывах переписывалась с Максимом, который торчал на стройке у Обводного канала: *«Опять бетон застывает, как моя жизнь. Привези бутерброд?»* Вечером они снимали старые обои в хрущевке, споря о том, клеить ли новые с ромашками или «как у всех — под покраску». Запах пыли смешивался с ароматом чеснока от соседки за
