Лейла Харпер, 27 лет, в пятничный вечер роется в подвалах чикагской библиотеки, где работает. Зацепляется свитером за ящик с дореволюционными книгами — из рассыпающегося фолианта на идише выпадает фотография женщины в платке, лицом как её зеркальное отражение. «Ривка Гольдштейн, 1919» — чернильная подпись стирается от прикосновения. В квартире на 3-й улице Лейла пробует прочесть заклинание из
Радха в спешке несёт глиняный кувшин к колодцу за рынком, спотыкаясь о треснувший порог. Её сари, перешитое из бабушкиного, цепляется за ржавую ограду. Кришан, протирая пот со лба после разгрузки мешков с рисом в отцовской лавке, замечает её и подбрасывает в воздух мятый пакет с джалеби: «Опять историю Сахила про восстание 1857 года слушать будешь?» — «Лучше, чем твой папаша о налогах на ткани
Сарат, в синей кофте с выгоревшими на солнце рукавами, разбирала коробки в цюрихской квартире. На кухонном столе — пачка писем от матери из Мумбаи, пропахших кардамоном. Арджун, её муж, щёлкал калькулятором: «Здесь за аренду платим вдвое больше, чем за наш старый дом у моря». Дочь Прия, перебиравшая учебники на немецком, вдруг швырнула тетрадь: «Они в школе опять называют меня “чапати”». Сарат
Марина, учительница младших классов, каждый день после уроков забегала в «Продуты» на Советской, 15 — брала хлеб и пачку «Белочки» для матери. В тот четверг у витрины с дешёвой бижутерией стоял мужчина в чёрном пальто, протирая очки платком. «Вы не подскажете, как пройти к дому №34 по Речной?» — спросил он, и она сразу узнала голос. Алексей, сын соседей, уехавший в Москву лет семь назад. В руках
Лора, 28-летняя библиотекарша из Бристоля, каждое утро заворачивает в кафе на углу Хай-стрит, берет черный кофе и булочку с изюмом. В дождь, когда вода стекает по витринам антикварного магазина, она сталкивается с Джеймсом — молчаливым художником, который рисует углем портреты прохожих. «Вы всегда берете одну и ту же книгу», — говорит он, указывая на потрепанного «Гамлета» в ее сумке. Лора
Лена Шульц, 27 лет, работает бариста в кафе на углу Альмштрассе в Берлине. Каждое утро она протирает стойку солевым раствором, чтобы избавиться от пятен от эспрессо, а вечером забирает младшего брата Микки из школы. 12 октября, разбирая коробки в подвале их старой квартиры в Кройцберге, она находит потрепанный дневник с инициалами «F.R.» и фотографией мужчины в форме 1943 года. «*Кто это?*» —
Лиза Оболенская прятала письма от брата-декабриста под матрас кровати в общей спальне. Софья Гринева, дочь разорившегося помещика, спорила с гувернанткой мадам Лебрен из-за штопанных чулок: *«Не моя вина, что вы не можете отличить дырку от узора!»*. По утрам в столовой пахло пригоревшей кашей, а в классах скрипели половицы — дежурные горничные слишком усердно натирали их воском. Варвара Ржевская,
Ольга Соколова, бывший кардиохирург из Нижнего Новгорода, въезжает в село Лебедевка на старой «Волге» с проржавевшим багажником. В районной больнице — треснувшее окно, заклеенное скотчем, и фельдшер Николай, который вместо медкарты суёт ей ключ от дровяного склада: «Сначала печку чинить научитесь, а про операции потом». Ольга в резиновых сапогах, перепачканных глиной, пытается разобрать кипу
Кася, рыжеволосая девушка в очках с зелёными дужками, раскладывала книги о японской поэзии на полке варшавского магазина «Pagródek». Её пальцы дрожали — сегодня вечером она договорилась встретить Томаша после репетиции в подвальном клубе на улице Новогродской. «Слушай, у меня билеты на выставку Хокусая», — сказала она по телефону утром, прижимая трубку плечом, пока пересчитывала сдачу из
Такуми Томодзаки, старшеклассник с вечно спутанными волосами и привычкой прятать глаза за челкой, каждое утро проходит мимо вендингового автомата с газировкой у станции Омия, считая шаги до школы. «Реальность — бракованная игра», — бормочет он, застряв в толпе у турникетов, пока одноклассники смеются над мемом в телефонах. После уроков в пустом кабинете 2-В Хина Аи, девушка с идеальным маникюром
Алина, врач из московской больницы, три недели не отходила от койки мужа Максима. Авария на Ленинском проспекте — грузовик вынесло на встречку, их «Логан» завертело как консервную банку. Теперь Максим под монотонным писком аппарата дышал через трубку, а она в перерывах между дежурствами рылась в архивах. Старая тетрадь с пометкой «Травник, 1937» выпала из стопки документов: «Смесь зверобоя, коры
Катя, семнадцать лет, каждое утро разогревает вчерашнюю гречку на газовой плите, пока мать собирает брата-первоклашку Витьку в школу. «Снова физру пропустишь?» — бросает та, застегивая ему рюкзак с оторванным ремнем. В пятиэтажке под Астраханью окна заклеены скотчем от сквозняка, а на балконе сушится рыба — отец, ушедший три года назад, раньше привозил ее с Волги. После уроков Катя моет полы в
