Али коптит руки машинным маслом в гараже отца на окраине Стамбула, пока Зейнеп втихаря снимает золотое кольцо с надписью *"Sabır"* — подарок жениха, которого она никогда не видела. Ее отец, Мурат-ага, разбивает чашку с кофе об плитку в гостиной, узнав, что дочь пропустила встречу с семьей бизнес-партнера: *"Ты думаешь, я старые долги автомеханикам прощаю?"* Али застает Зейнеп
Аня Семенова, в рыжем пуховом платке и потрепанных кедах, тащит чемодан по лестнице общежития МГИК. Лифт снова сломан — соседка Лера, курящая на балконе, кричит: *«Не ори, я не сантехник!»*. Комната 305: узкая кровать, синие занавески с дыркой от сигареты, соседский ноутбук на столе, где крутят «Тату». Аня прячет под подушку фото мамы и банку соленых огурцов. В столовой, заливая чай в термос, она
В Бостоне семья Хокинсов — Кэтрин, подростки Калеб и Софи — пытается сохранить видимость порядка после гибели отца, Томаса, мэра города. В гараже их особняка на Акации, 34 Калеб натыкается на ржавый тесак с засохшей кровью на лезвии: *«Мама, это папино?»* — спрашивает он, пряча находку под старыми газетами с заголовком *«Серийный убийца: жертва №9 найдена в парке Ривертон»*. Софи рисует в
Джейк в потёртой футболке с принтом «Led Zeppelin» разбирал старый бонг на кухне своей съёмной квартиры в Питтсбурге. Рядом валялись пакет чипсов «Lays», грязная вилка и чек из ломбарда, где он заложил гитару. «Ты вообще представляешь, как эта штука работает?» — спросил Майкл, его сосед, поправляя очки и тыкая пальцем в резиновую прокладку. Вместо ответа Джейк достал из кармана смятый листок с
В заброшенной деревне под Архангельском, где избы покосились от времени, 17-летняя Лида с рыжими волосами, перевязанными тесьмой, ищет пропавшего отца-лесника. В старом сундуке под кроватью она находит потрёпанный дневник с пометкой *"Не ходи за кривой дуб"* и железный ключ, пахнущий ржавчиной. По ночам скрипят половицы, хотя кроме неё в доме никого нет. Когда соседский парень Витька, в
Джек, 19 лет, торопливо пересчитывал мелочь у киоска с сэндвичами возле метро Paddington. Соседка по общежитию, рыжая Эмили, толкнула его локтем: «Опять твой авокадо-тост за 6 фунтов? Тебе бы картошку жарить, как нормальные люди». Он фыркнул, разворачивая газету с объявлением о закрытии фабрики, где работал его отец. На обратной стороне листка вдруг проступили цифры — 11:47, Liverpool Street
Вера Громова, тридцатитрехлетняя комиссар отряда Красной армии, въезжает в уральскую деревню на потрепанной телеге. Рядом — муж Николай, интендант с обветренным лицом, молча поправляет ремень с намертво застывшей кровью. В избе, где поселились, Вера ставит на стол самовар с отбитым носиком: *«Чай пить будешь, или опять засядешь с картами?»* Николай хрипит, вытирая сапоги о половик: *«Тебе бы не
Артём, лейтенант с обожжёнными кистями рук, лежал в полуразрушенном госпитале под Латакией. Рядом, за ширмой, хрипел раненый снайпер, а медсестра Лида, в промасленном халате, меняла ему капельницу. «Тебя ещё не дембельнули?» — спросила она, разматывая бинты. Артём, глядя в треснувший потолок, буркнул: «До осени отстреляюсь». Через неделю его перевели в Уфу — в палату с жёлтыми шторами и вонью
Анна Просекина, 27 лет, каждое утро пробиралась через толпу в метро «Тверская», чтобы к 8:30 успеть разлить кофе для Дмитрия Петровича, директора рекламного агентства «Кливер». В её сумке всегда лежали влажные салфетки — Дмитрий Петрович размахивал руками, когда кричал по телефону, и пятна от латте на договорах стали привычными. *"Срочно переписать презентацию, тут клиент вчерашние цифры
Сережа, пятнадцать лет, живет в пятиэтажке на окраине городка возле реки. После школы торчит у киоска с друзьями — Глебом в рваной куртке и Лерой, которая донашивает форму старшей сестры. «Слышь, завтра контрольная по алгебре», — бросает Глеб, разминая сигарету. Сережа молчит — дома мать, медсестра в поликлинике, опять спросит про двойки. На кухне вечно пахнет борщом и йодом: «Ты бы хоть тарелки
В мастерской на окраине Екатеринбурга Николай Степанович, сутулясь, чинил треснувшую статуэтку балерины. Рядом валялись обрывки счетов — за газ, за аренду. Его ученица Аня, в запачканном фартуке, протянула ему квитанцию: *«Печь вчера еле раскочегарили. Дров нет, уголь дорогой»*. Николай молча достал с полки вазу с синими узорами — ту самую, что когда-то делал для выставки в Мариинском театре.
Настя, девушка из спального района Москвы, вляпалась в историю после того, как старуха у метро «Парк Культуры» сунула ей пожелтевшую записку со стихами. «*Ты ж Гончаровой портрет, только без кудрей*», — хрипло пробормотала та, исчезнув в толпе. Дома, разбирая сумку, Настя наткнулась на потёртый веер — и очнулась в пыльной гостиной 1830-х. Рядом вертелась горничная Дуня, щебеча: «*Барышня,
