В Алма-Ате, 1946 год. Капитан Игорь Семёнов, в мятом кителе и с папиросой в зубах, ковыряет ножом засохшую кровь на стене заброшенного цеха. Рядом — труп рабочего с клеймом «ВОР» на груди. «Опять эти цифры… 7, 14, 21, — бормочет он, снимая перчатку. — Как дни карантина». Помощник, младший лейтенант Гриша, щурится на обрывок газеты в руке убитого: «Тут про эпидемию тифа. Говорят, в вагоне №47
Максим, ветеринар с пятилетним стажем, каждый день ездит из Химок в клинику на окраине Москвы. Его коричневый плед в рюкзаке всегда пахнет антисептиком, а в кармане — лакомства для Бони, дворняги с облезлым ухом. Однажды утром собака зарылась под забором заброшенного гаража на улице Гагарина и вытащила окровавленный ботинок. «Опять ты мне подкидываешь работы», — проворчал Максим, набирая номер
Настя, проводница в поезде Москва–Хабаровск, за неделю до Нового года собирается написать заявление на увольнение. Ей надоели бесконечные рейсы, жалобы пассажиров и треск рации. Сергей, напарник с пятилетним стажем, уговаривает её остаться: «Да брось, через пару лет сама бригадиром станешь. Или ждёшь, пока я тебе на колени встану?» В купе бизнесмен Денис ищет потерянный чемодан с документами,
Мария Семёнова из деревни Подгорное в октябре 1941-го стирает в корыте окровавленную рубаху мужа Ивана, который ушёл в ополчение. Дочь Аня, 8 лет, просит: «Папа же вернётся?» — а сын Петя, 12, копает землянку за избой. Соседка Агафья приносит ведро пареной репы: «Бери, у меня в сарае ещё мешок остался». Через неделю почтальон Глаша стучит в ставни — письмо от Ивана: «Маруся, отступаем к Можайску.
Анна, кассир с рыжими волосами, застрявшими под сетчатой шапочкой, каждый день выслушивает жалобы на цены. «Вы что, не видите? У меня карта лояльности!» — стучит костяшками по стеклу пожилая клиентка, тыча в экран скидок. В подсобке грузчик Максим, в джинсах с оторванными карманами, сует пачку сливочного масла за ремень, пока директор Людмила Петровна в оренбургском платке кричит на кладовщицу за
В Ленинграде, 1973 год. Майор Дмитрий Соколовский из управления КГБ получает дело об убийстве рабочего с завода «Красный пролетарий». Труп нашли в промзоне у Обводного канала, в кармане — обрывок списка с фамилиями инженеров. Жена Дмитрия, Анна, зашивает ему подкладку пиджака перед выездом на следствие: *«Опять кровь на рукаве отмывать?»* Дочь Настя, 8 лет, кашляет в углу — астма, ингалятор
Никита Сергеевич сидит в подмосковной даче, обложенный папками с пометкой «Совершенно секретно». На столе — катушечный магнитофон, куда он надиктовывает воспоминания: «В пятьдесят шестом на XX съезде… э-э… не все хотели, чтоб я доклад зачитал». Сын Сергей, в очках с толстыми линзами, перебивает: «Батя, ты уверен, что это сейчас опубликовать можно?» Хрущёв хрипло смеётся, поправляя пиджак с пятном
Гриша, серая крыса с потрепанным левым ухом, ютился за вентиляционной решеткой в подсобке ресторана «Золотой улей» на окраине Нижнего Новгорода. По вечерам он наблюдал, как Игорь, долговязый парень в заляпанном фартуке, драил сковородки в раковине с отколотой эмалью. «Слушай, ты ж не тухлятину мешаешь!» — шипел Гриша, когда Игорь пережаривал лук. Втихаря крыса дергал за шнурки его кед, направляя
Сергей Морозов, майор из Ростова, сидит в кабинете с отслоившейся краской на стенах. Перебирает папки: фото тел у реки Дон, рваная юбка в грязи, следы грубых ботинок. На столе — окурки «Беломора», пустая кружка с чайной гущей. В дверях появляется лейтенант Греков, запах махорки от шинели: «Вчерашняя жертва — Люба Семенова, 17 лет. Мать говорит, ушла на танцы в клуб "Маяк", обратно не
Лиза, в потёртой кофте с капюшоном, ждала Антона у остановки на проспекте Сахарова. Он опаздывал, как всегда, — в руках у неё дымился стаканчик из ларька «Кофе-Тут», а наушники играли «Кино» слишком громко. «Ты опять не выспался?» — спросила она, когда он вынырнул из маршрутки, с рюкзаком, заляпанным акриловыми красками. Антон, морщась от солнца, протянул ей чек из художественного училища:
В феврале 2012-го Надя Толоконникова, Маша Алехина и Катя Самуцевич врываются в Храм Христа Спасителя с гитарой и микрофоном. На глазах у прихожан они надевают разноцветные балаклавы, начинают выкрикивать строчки из «Богородицы, Путина прогони». Охрана в черных куртках сперва замерла, потом рванула к алтарю. «Ломай струны, быстрее!» — кричит Надя, пока гитара глохнет в гуле оторванных динамиков.
В Москве, 1902 год. Следователь Игнат Волков, бывший военный с шрамом через левую бровь, копается в деле об убийстве купца Семёна Лопахина. В конторе пахнет ладаном — на столе рядом с бумагами валяется расколотая иконка. Писарь Гришка, жуя пряник, бормочет: *«Смотрю, дело-то пахнет не только ладаном, но и чернилами»* — в кармане убитого нашли обрывок рукописи с пометками, похожими на почерк
