Полтора дня (2023)

Лина, 28 лет, каждое утро замешивает тесто в крохотной булочной на окраине Стокгольма. Ее рыжие волосы всегда припорошены мукой, а под потертой зеленой курткой торчит край футболки с принтом Nirvana. В перерывах между клиентами, вроде пожилого Свена, который берет два штруделя и бормочет: *«Твой рецепт… точь-в-точь как у моей Маргот»*, она перебирает старые письма от матери, умершей год назад. Однажды Эрик, ее друг из соседнего автосервиса, втирает руки, пахнущие бензином, и сует ей конверт с немецкой маркой: *«Это ж тебе, из какого-то архива в Лейпциге»*. Внутри — фото матери 1986 года, стоящей рядом с мужчиной в очках с толстой оправой на фоне полуразрушенной церкви. На обороте почерком матери: *«Прости, но это не моя война»*.

Они едут в Берлин, разыскивая адрес с конверта — заброшенную типографию в районе Пренцлауэр-Берг. Там Лина сталкивается с Ханнелорой, бывшей соседкой по общежитию, которая курит сигареты без фильтра и выдает: *«Твоя мама шифровала сообщения в узорах свитеров. Да, те самых, что она вязала по ночам»*. Пока Эрик ковыряется в старом Ford Transit, пытаясь завести мотор, Лина звонит по номеру из письма. Молчание, затем мужской голос: *«Спроси лучше у своего отца»*. Вернувшись в Стокгольм, она находит в квартире следы взлома — ящик комода выдвинут на пару сантиметров, а за радиатором примагничен жучок. Эрик, чиня проводку, бросает: *«Слушай, тут пахнет не только моим бензином. Свалим в Норвегию, пока не началось»*. Лина отказывается, вспоминая, как мать учила ее читать схемы для вязания: *«Видишь эти петли? Это не ошибки, это карта»*. В финале она распускает шерстяной шарф, спрятанный в коробке с ёлочными игрушками, и среди ниток находит координаты бункера под аэропортом Арланда.