В июне 41-го (2003)

Представь: июнь 41-го, где-то в глухих белорусских лесах. Молодая американка Роза — ей всего двадцать, понимаешь? — приезжает в захолустную деревеньку, где когда-то жили её родители. Говорит, хочет записать местные песни для какого-то мюзикла на Бродвее. Ну типичный идеализм, да? Девчонка даже не чувствует, как пахнет гарью в воздухе… Хотя кому в голову придет, что через пару дней тут ад начнётся?

20 июня она ещё бродит между хат, записывает старушек на потрёпанный диктофон. А 22-го — бац! — фашисты как нож сквозь масло. Всё село согнали в синагогу, подожгли… Жуть. Она чудом выскочила — в чем была, босая, с обгоревшей косой. Встретила русского офицера, Ивана. Его батальон разбомбили, он один как перст — грязный, в кровище, но живой. И вот они вдвоём болтаются между фронтами: она с перекошенным от ужаса лицом, он — с автоматом наперевес.

А между ними — эта… химия, понимаешь? Не из тех слащавых «люблю-целую», а какая-то злая, отчаянная связь. То ругаются как черти — она ему про «ваш совковый быт», он ей про «американскую дурочку». То вдруг в захолустном сарае прижмутся друг к другу, дрожат — не то от страха, не то от чего другого. И ведь знают оба: шансов-то ноль. То фронт отступает слишком быстро, то немцы на пятках… Да и кому нужна еврейка с русским офицером в этой мясорубке?

Самые цепкие моменты — когда они вдруг смеются. Ну вот, например, нашли в разбомбленной хате банку тушёнки. Сидят, делят ржавой ложкой, и Иван бормочет сквозь крошки: «На фронте за такую порцию орден давали». А она ему в ответ: «Запишем в ваш послужной список, герой». И смех этот — горький, сдавленный, будто из последних сил.

Финал… Даже не хочу спойлерить, но скажу так: до сих пор ком в горле, когда вспоминаю, как Роза в финале напевает ту самую белорусскую колыбельную. Ту, что записывала в первый день. Голос дрожит, а вокруг — пепелище. Всё-таки война — она не про подвиги. Она про то, как люди пытаются остаться людьми, когда мир вокруг превращается в труху.